Георгос Сеферис
РОМАН-МИФ
(перевод Любови Якушевой)
I.
Словно прикованные
мы вестника ждали три года
близко и пристально глядя
на сосны море и звезды.
Встречая то лемех плуга, то киль корабля
мы упорно искали первое семя
чтобы вновь родилась древнейшая драма.
Мы вернулись домой
с разбитым немощным телом, со ртом
разъеденным солью и ржавчиной.
Когда же очнулись, изъездили север, чужие,
в белом тумане из крыльев лебяжьих
ранивших нас.
Зимой по ночам сильный ветер с востока
сводил нас с ума.
А летом мы погибали в агонии дня
мертвевшего безнадежно.
Мы назад принесли вот эти рельефы –
дар смиренного ремесла.
II.
читать дальшеЕще колодец в пещере.
Когда-то нам было легко
вычерпывать идолов и украшенья
на радость друзьям
которые нам оставались верны.
Истончились веревки; лишь горло колодца
и струй отпечатки
напоминают наше прежнее счастье:
пальцы у самого зева, сказал поэт.
Прохладу камня чувствуют руки,
их тепло посещает ее
и пещера играет с душой
ловит ее и теряет.
Молчанье, ни капли.
III.
Я проснулся с этой мраморной головой в руках;
она отняла мои силы и я не знаю
куда ее прислонить.
Падает в сон лишь только проснусь;
так наши жизни слились и невозможно
разъединиться.
Смотрю на глаза: не открыты и не закрыты
говорю со ртом который все силится что-то сказать.
Трогаю щеки не чувствуя кожи.
Нет больше сил.
Мои руки пропав появляются вновь
будто обрубки.
IV. Аргонавты
И если душу
предстоит познать
ты должен пристально
в нее всмотреться;
врага и незнакомца
нам отражало зеркало.
Хорошие ребята были спутники, не плакали
ни от усталости, ни в холод, ни в жару.
Вели себя подобно волнам и деревьям
встречая дождь и холод
встречая ночь и солнце
не изменяясь никогда.
Хорошие ребята были: целыми днями
потели на веслах глаза опустив
дыша ритмично
и кровь их краснела пленившись руном.
Иногда они пели глаза опустив
когда проходили мы на закате
остров богатый инжиром
издалека,
от мыса Лающих Псов.
Если придется узнать ее, говорили,
надо в душу смотреть, говорили, -
и весла плескали золото моря в закате.
Мы шли мимо отмелей и островов
мы плыли из моря в море
среди тюленей и чаек.
Иногда несчастные жены рыдали
о потерянных детях
или искали в отчаянье Великого Александра
и славы утраченной в Азии.
Мы пристали к берегу полному ароматов
и щебетания птиц. Вода оставляла в ладонях
память о счастье.
Но странствие не кончалось.
Их души слились в единое целое
с веслами и уключинами
с важной фигурой на носу корабля
с водяной бороздой от руля
и гладью воды ломавшею отраженья.
Товарищи умерли друг за другом
глаза опустив. Весла воткнутые в могилы
обозначили их судьбу.
Никто их не помнит. Справедливость.
V.
Мы не были знакомы,
лишь теплилась надежда,
что мы их знаем с малых лет.
Возможно, мы их видели два раза, а потом
они взошли на корабли;
грузы угля, зерна – и наши друзья
навсегда пропали за океаном.
Рассвет застает нас у меркнущей лампы;
мы прилежно и неуклюже рисуем
морских чудовищ, раковины и корабли;
по вечерам мы подходим к реке –
ведь это дорога к морю;
и ночи проводим в подвалах пропахших смолой.
Друзья нас покинули
чтобы нам никогда не встречаться,
иль оттого что мы встретились рано,
когда еще сон нас качал
на вздыхавшей волне,
иль оттого, что мы неустанно их ищем
как ищем иную жизнь,
по ту сторону статуй.
VI.
На трепетание сада в дожде
ты будешь смотреть
маяча за тусклым окном.
Лишь огонь очага озарит твой дом
и лишь иногда в сверкании молний
я увижу твои морщины,
дружище.
Трепетание сада в твоей руке –
ритм неведомой жизни, без разбитого мрамора
и трагических колоннад;
танец в олеандрах
близ новых карьеров.
С теченьем часов лопнет стекло.
Не будешь дышать. Земля и древесный сок
брызнут из памяти чтобы удариться
в это окно, куда барабанит дождь
огромного мира.
VII. Нот
На закате море встречает горную цепь.
Сырой южный ветер нас сводит с ума,
ветер, с костей срывающий плоть.
Наши дома среди сосен и рожковых деревьев.
Большие окна. Большие столы
чтобы письма писать
которые пишем тебе и бросаем не кончив
уже столько недель,
заполняя разлуку.
Звезда зари, когда ты склоняла свой взгляд к нашей судьбе,
жить становилось слаще от масла на ранах
веселей от холодной воды студящей нёбо
безмятежней от крыльев лебедя.
Наши жизни были в твоей ладони.
Позже, после горького хлеба чужбины,
мы стоим перед белой стеной
и голос твой близится к нам предчувствием света
и вновь этот ветер свищет
по нервам как бритва.
Каждый вверяет тебе свои мысли
но с другими молчит
видя свой собственный мир
без света и тени в горах
без тебя.
Кто вырвет эту печаль из нашего сердца?
Вчера вечером дождь и сегодня
вновь набухает темное небо. Наши мысли
словно сосновые иглы вчерашнего ливня
собрались бесполезные у родного порога
стремясь укрепить пошатнувшийся дом.
В этих проклятых местах
на этой косе открытой ветрам
с горной грядой впереди, укрывшей тебя,
кто нам внушит решенье забыть?
Кто примет наш дар в конце этой осени?
VIII.
Что ищут наши души скитаясь
на палубах разбитых кораблей
в жестокой давке среди женщин и детей,
кричащих и не могущих отвлечься –
ни рыбами ни звездами
горящими на мачтах в вышине.
Души истертые словно диски фонографа
насильно привязанные к несуществующей Мекке
бормочущие фразы на чужих языках.
Что ищут наши души скитаясь
на этих прогнивших бревнах
от гавани к гавани?
Передвигая огромные глыбы
с каждым днем все труднее вдыхая сосновый запах
купаясь в воде то этого
то другого моря
без осязания
без людей
на чьей-то родине принадлежащей не нам
и не вам.
Мы знаем как были прекрасны острова
где-то вот здесь где ищем
чуть выше, чуть ниже –
крошечный интервал.
IX.
Это старая гавань. Не могу больше ждать
ни того, кто на острове сосен,
ни того, кто на острове лавров,
ни того, кто в открытом море.
Глажу ржавые пушки, глажу шершавые весла
чтобы тело мое ожило и решилось.
Паруса пахнут солью штормов.
Если бы я захотел оставаться один,
я бы искал одиночества,
а не стремился к этой надежде
к распаду души моей на горизонте.
Звезды превращают меня в Одиссея
ждущего мертвых среди асфоделей.
Среди асфоделей где мы словно бросили якорь
пытаясь найти долину,
где умирал Адонис.
X.
Мы заперты. Повсюду горы
низким небом покрытые днем и ночью.
Нет ни рек, ни ручьев,
лишь несколько пересохших колодцев
глубоких и гулких, если туда заглянуть.
Пустой неподвижный звук
слившийся с нашей тоской
с нашей любовью
и плотью.
Нам кажется странным, что когда-то мы строить могли
дом, загон для скота, очаг,
и наши свадьбы венки и кольца
теперь загадка для наших душ.
Как рождались и мужали наши дети?
Мы заперты. Нас заперли две черных Симплегады.
Когда по воскресеньям
мы к гавани приходим отдохнуть,
то видим, как блестят в закате
поломанные корабли незавершенных странствий,
тела которых отвыкли от любви.
XI.
Порой твоя кровь холодеет словно луна
кровь твоя ночью бездонной
крылья свои простирает
над черными скалами и деревами, над бедным жилищем
со слабым светом далекого детства в окне.
XII. Бутылка в море
Три утеса сожженные сосны пустая часовня
и выше
точно такой же пейзаж:
три утеса в форме ворот
заржавленных, несколько сосен черных и желтых
и малый домишко, погребенный в асбесте.
И выше еще много раз
ступеньками повторяется точно такой же пейзаж
до горизонта до самого неба в закате.
Здесь мы бросили якорь, чтоб удлинить разбитые весла
выспаться и напиться.
Море нас просолившее великое и необъятное
излучает великий покой.
Здесь среди гальки
мы монетку нашли и сыграли на счастье.
Самый младший выиграл и погиб.
Мы отправились в путь с разбитыми веслами.
XII. Остров Идра
Дельфины знамена пальба
море, такое горькое порой для души
поднимало белокрылые цветные корабли
с волны на волну их швыряло
все темное с белыми крыльями
такое горькое порой для души
сегодня цветное под солнцем.
Свет и белые паруса и мокрые весла
бьющие в ритме тимпана
по укрощенной волне.
Как были б красивы твои глаза видя все это
как засверкали бы руки твои раскрываясь
как трепетали бы губы встречая подобное чудо
которого ты искала. Что ты искала
в дожде, в темноте, на ветру
в час, когда меркли огни
и город тонул, и с каменных плит
тебе сердце показывал Назарей –
что ты искала?
Почему не ищешь?
Что ты искала?
XIV.
Три голубя красных в центре огня
судьбу нашу чертят в центре огня
движеньем и цветом рождая людей
нами любимых.
XV.
Зелеными листьями сон запутал тебя словно дерево
ты вздыхала во сне словно дерево в тихом свете
в прозрачной воде родника я увидел тебя:
были закрыты глаза и ресницы касались воды;
мои пальцы в траве нашли твою руку
мгновение я чувствовал твой пульс
и ощутил как больно сердцу.
У воды над платаном в лаврах
сон множил тебя и двигал
то вокруг меня, то навстречу
но никак я не мог прикоснуться к тебе
окруженной молчаньем
видя как твоя тень увеличиваясь и уменьшаясь
пропадает в других тенях в мире другом
то отпускавшем тебя, то крепко державшем.
мы жили жизнью назначенной нам.
Поплачь о тех, что ждет
затерявшись в лаврах под мощным платаном;
сколько таких же одиноких беседы ведут с родниками
задыхаясь в сумятице звуков.
Поплачь о товарище, разделившем с нами лишенья,
тем, кто в солнце нырнул, не надеясь,
словно ворон за развалами мрамора,
не надеясь на вознагражденье.
Дай же нам, не во сне, покой.
XVI. Орест
Поворот, опять поворот, поворот;
сколько кругов сколько кровавых колец сколько
черных полос; на меня смотрят люди
так же как раньше смотрели, когда в колеснице
я поднял руку в славе доспехов.
Пена коней брызжет в меня – когда же взбунтуются кони?
Скрежещет ось, накаляется ось – когда же ось загорится?
Когда же лопнут ремни, когда загремят подковы
по всей ширине земли
по мягкой траве где маковый луг
где по весне ты сорвала маргаритку.
Были прекрасны твои глаза, но ты не знала куда смотреть
не знал и я, тот, кто вдали от отчизны
сражается здесь; сколько кругов?
Сгибаются ноги, клонится тело к оси
по розам к самой бегущей земле
клонится тело легко как боги хотят
и никто не может сбежать;
что сделаешь ты с этой силой?
Не сможешь
к морю сбежать, к своей колыбели, которую ищешь
в час ненавистный средь конского храпа,
с тростником поющим об осени ладом лидийским
к морю которого ты не найдешь сколько бы ты ни бежал,
сколько бы раз ни возник перед глазами
черных и горестных Эвменид
ты, непрощенный.
XVIII. Астианакс
Теперь, собираясь в путь, возьми мальчишку
увидевшего свет сквозь листья платана
в тот день, когда трубы звенели сверкали доспехи
и потные кони тянулись
к зеленой воде водоема ноздрями.
Маслины с морщинами наших отцов
скалы с мудростью наших отцов
и брата живая кровь на земле
была в радость и в довольство
тем, кто знал об их молитвах.
Теперь, собираясь в путь, когда начинается день
расплаты, когда никто не знает
кого он убьет и как будет убит,
возьми мальчишку с собой
увидевшего свет сквозь листья платана
учи его видеть деревья.
XVIII.
Я понял с грустью, что протекла большая река
сквозь мои пальцы
а я не выпил ни капли.
Теперь погружаясь в камень,
небольшая сосна на красной земле –
другого товарища рядом нет.
Все, что мне дорого было, пропало с домами
совсем еще новыми летом прошедшим
и ставшими грудой щебенки под ветром осенним.
XIX.
И если дует ветер он не несет прохладу
и остается узкой под кипарисом тень
и скалы неприступные вокруг;
нас тяготят друзья
не знающие как им умереть.
XX. Андромеда
В груди открывается рана
когда опускаются звезды чтобы с телом сродниться моим
когда от людских подошв падает тишина.
Горы, годами ползущие к морю,
сколько протащат меня?
Море, море, кто мог бы его осушить?
Каждое утро я руки вижу, которые ястребу знак подают,
прикована к камню, не чувствую камня,
вижу деревья несущие мертвый покой
и наконец, улыбки недвижные статуй.
XXI.
Когда мы отправлялись к этим священным местам
мы посмотрели на расколовшееся изваянье
и сказали что жизнь не пропадает так легко.
Что есть у смерти неизведанные тропы
и справедлив ее приход.
Когда мы, стоя прямо, умираем
здесь, замурованные в камне,
объединенные упрямством и бессильем,
из круга вырвавшись,
встают пред нами мертвецы
и улыбаются нам в странной тишине.
XXII.
Потому что столько прошло перед нашими взорами
что глаза не смогли разглядеть,
но память тревожит нас снова и снова,
словно белый лоскут по ночам на ограде,
где гораздо больше, чем ты, мы видели странных теней, -
как они скользят и уходят в недвижные кроны
высоких деревьев.
Потому что мы слишком ясно увидели нашу судьбу
кружась меж разбитых камней три или шесть
тысячелетий
копошась в руинах, где могли бы стоять
и наши дома.
Пытаясь припомнить дела и славные даты.
Сумели ли?
Потому что мы были скованы и разбросаны
и дрались с ветряными мельницами
вновь и вновь выходя на дорогу забитую войском слепым
утопая в болотах Марафонской долины;
Сумеем ли достойно умереть?
XXIII.
Еще немного – увидим миндаль в цвету
блестящий на солнце мрамор
и море в движенье.
Еще немного –
поднимемся чуть повыше.
XXIV.
Здесь умирают творенья моря, творенья любви,
те, кто поселятся здесь, где мы умираем,
если случайно сгустится и подступит к их памяти кровь –
пусть помнят о нас – слабых душах среди асфоделей,
пусть повернут во мрак головы жертв.
Не имевшие ничего,
мы их научим покою.