[s-jess]

Лодочнику заплатишь, чем скажет.
Сунешь в шершавую темную руку несколько мятых бумажек. Не согласится – прибавишь черную с прозеленью монету, тонкую и теплую на ощупь.
Если он смотрит сквозь тебя и не берется за весло, развяжи тесемки на рюкзаке и достань гранат, разломи его руками, подцепи ногтем блеклую кожуру, отдели два зерна и дай ему.
Проведи ножом по ладони, не задев ни одной из линий: ему нужно две капли крови.
И последнее средство, верное, как полотенце в уксусе от жара, как арника от ушибов, - два глотка воздуха, которым ты дышишь. Губами к губам.
Руки сразу заледенеют, кольнет под ребрами, но это быстро пройдет, и можно будет наконец шагнуть в лодку. А если и после этого будет нельзя – ступай себе обратно, живи долго и счастливо, жди своего дня, тогда и поговорите.


Вот тебе и другой берег, и больной морок, и Юрьев день, иван-чай и малина, и деревянные колодцы, и зеленые кислые яблоки.
И взглянув – не смей отводить глаза. Не поворачивайся спиной к домам и лицом к реке. Не знаю, отчего, но – не смей и не поворачивайся.
Ибо путь не имеет конца и начала, и лодка приходит к тому причалу, от которого ушла, к черным подгнившим доскам, к серой лебеде, к высокой крапиве.
Если поднимешься в горку и пройдешь по домам, заглядывая под крыльцо и в подпол, не найдешь ни одной крысы. Берег оседает, как тающий снег, это может длиться веками, но они убежали сразу, едва почувствовали тихую дрожь земли. Не найдешь ни одного ребенка, все они выросли, и уехали, и ушли на другой берег, добро бы за флейтой, за чудаком в зеленой шляпе, за легким его шагом, за проседью в его волосах, добро бы, а нет добра – брошено в воду. Одни из них умерли, а другие и рады бы вернуться, но нет у них ни черных монет, ни гранатовых зерен.
Разговаривая, не называй своего имени.
Присев отдохнуть, не опирайся о землю: пальцы пустят корни.
Ни деревянных ложек, ни ягод в берестяном лукошке, ни глиняных свистулек, ничего не бери на другом берегу. Или мало тебе тоски, или велико тебе небо с овчинку, или редко ты просыпаешься, не успев приглушить безнадежное: «домой!»?
Ничего не бери здесь, если хочешь вернуться.
Есть люди, чья кровь – океанская соль, им – вся земля, все просторы, все страны, а у других кровь – родниковая вода, им холодно летом, серебряные кольца на них не чернеют, рябина им не кажется горькой, крапива не жжет их рук, ничего у них нет, ничего, кроме себя самих, и всей земли им не надо, только этот черный причал, только эти стоглазые стражи, только дым над трубами, и ничего им больше не надо.
И воды здесь не пей, если хочешь вернуться.
И на ночь не оставайся.
Глядят во все окна, как никто не смотрел, как на любимых детей не смотрят, глаз не отводят: ты все еще хочешь вернуться?

Вода из колодца тяжелая, чистая, ледяная, глоток пройдет внутрь ознобом, и берег станет качаться под ногами, как старая лодка, и вечером зажгут на столе керосиновую лампу, и тени вырастут черно и страшно, что с них взять, с чужих, с беспамятных, им ли пить эту воду. И побеги малины с тягучим желтым медом, залитые кипятком с привкусом дыма, к утру вытянут из тебя, вместе с жаром и страхом, все пустые города, все бессонные ночи, все бывшие дни, все беспамятное, все чужое, как пчелиное жало из ранки.
(c)_raido