Внимание!
суббота, 14 июня 2008
14:54
вглядываясь в солнце
...Я выеду в самый центр пустого утреннего поля, соберу в сердце всю свою любовь, разгонюсь и взлечу на горку. И как только колеса велосипеда оторвутся от земли, я громко прокричу свое имя и перестану создавать этот мир. Наступит удивительная секунда, не похожая ни на одну другую. Потом этот мир исчезнет. И тогда, наконец, я узнаю, кто я на самом деле.
В.Пелевин
URL
U-mail
Дневник
Профиль
Комментировать
Поделиться
пятница, 13 июня 2008
07:42
вглядываясь в солнце
"Кораблик"
Он строит армаду. Гляди, - говорит, - Армада;
Любой есть корабль. Зову её Непобедимой. -
Он искренне верит, что нужно ходить по канату,
И блеск, мишура и овации необходимы.
читать дальше
И публика рада, и бьёт в его честь канонада,
Восторженных зрителей радостно оглушая..
Он строит Армаду: смотри, - говорит, - Армада.
Красивая, правда? А главное - что большая.
Она не умеет так. В час, когда небо застит
Толпа парусов между пристанью и горизонтом,
Ей видится злой демиург, достающий ластик
И правящий мир, заменяя его белым фоном.
Она не умеет так - ей, в общем, так и не надо,
Чтоб строить корабль, ей хватает сосновых щепок.
Ей также не близко стремленье ходить по канату,
Прокладывать путь босиком, зависая под небом..
Кораблик из щепок - смешной, несуразный, нескладный -
Весенние лужицы гордо так переплывает.
Куда тут тягаться с огромной и гордой Армадой -
Немыслимо, глупости, право же, так не бывает!..
...Он будет повержен, конечно - такая судьба Армады
Непобедимой; власть логики парадокса.
Он будет счастливым. Забросит к чертям канаты,
Восторги толпы - пусть в прошлом всё остаётся.
Уют перевесит ликующий рёв канонады,
И море, очистившись, в берег ударит приливом...
Всё это потом - а пока что он строит Армаду,
Её нарекая Великой и Самой Счастливой.
(Великая и Самая Счастливая Армада (Grande y Felicisima Armada) - более полное название Непобедимой Армады, боевого флота Испании, потерпевшего сокрушительное поражение в войне с Англией)
(c)flying lemming
URL
U-mail
Дневник
Профиль
Комментировать
Поделиться
четверг, 12 июня 2008
23:20
вглядываясь в солнце
Леонид Каганов
Эпос хищника
ЭПОС ХИЩНИКА
© автор – Леонид Каганов , 2001
© иллюстрации – Андрей Кленин , 2001
Просто послушай секунду, о'кей?
читать дальше
Услышь – это очень важное место! Я смотрел сверху на эту планету. Космонавт над этой землей. И я видел страдания. И войны. И жадность, жадность, жадность. И я подумал: прокляну продажу. Прокляну покупку. Прокляну этот сучий мир, и давайте будем… Прекрасными.
Марк Равенхилл «Shoping & Fucking»
Как будто ничего не произошло. Потолок бокса ярко светился, а на оконном экране убаюкивающе кружилась галактика. Сиреневая, безобидная. Одни и те же созвездия медленно плыли по кругу. И тоскливо выла далекая сирена.
– Мамонты – это драконы? – снова промурлыкала Глайя.
– Прости? – Я очнулся и оторвал взгляд от звездного крошева.
– Гигантские вымершие рептилии. Я читал эпос.
– Читала эпос, – поправил я. – Ты существо женского пола! Выражайся правильно!
– Не срывайся, – сказала Глайя. – Все будет хорошо.
Мне стало стыдно. Глайя отлично знала русский язык. Когда механик принес ее на борт в плетеной корзинке, мурчала только «солнце» и «добрый день». Себя называла в третьем лице – «пушистый». Объяснялась жестами, смешно махала толстыми лапками. Русский выучила в первый день полета. Сидела безвылазно за планшеткой в каюте, не выходила даже поесть – мы с механиком носили еду в мисочке. Они жутко талантливы, эти Чужие. Сейчас Глайя свернулась калачиком на холодном пластике медицинского стола и смотрела на меня большими глазами. Мышь размером со спаниеля. Кошка с расцветкой енота. Огромные глаза. Сплошной каштановый зрачок, никаких белков. Как ей не холодно? Я мерз даже в телаксовом комбезе. Хотя ведь у нее мех. Самый теплый мех в мире.
– Мне удобно говорить о себе в мужском роде, – промурлыкала Глайя. – Ведь человек мужского рода. И разум – мужского. И значит все, что делает разум, должно быть мужского рода. Я Глайя из рода ют с планеты Юта. Я изучал ваш эпос. У вас очень маленький эпос, всего несколько тысяч лет. Можно выучить за сутки.
Глайя задумчиво уткнулась мордочкой в лапки. Я отвернулся. Медленно плыли звезды на экране. Отвратительные, холодные. Хотелось закрыть глаза, но тогда пространство заполнит сирена – безнадежная, как зубная боль.
– Сколько тебе лет? – спросил я тихо, просто чтобы нарушить тоскливый вой.
– В переводе на ваше исчисление… – Глайя задумалась, пушистый хвост покрутился вокруг ножки стола. – Хронологически мне шесть земных лет. А социально – около семнадцати.
– Ты несовершеннолетняя?
– Я совсем маленький. Но если бы я вернулся с Земли, выучив язык и эпос, то мог стать совершеннолетним.
Глайя свернула бархатные уши, как два зонтика. Они скрылись в волнах серого меха. Это должно обозначать какую то эмоцию. Свернула уши. Отчаяние? Печаль? Или ей тоже давит на мозг сирена? Что может быть глупее, чем сирена, пытающаяся сообщить о том, что уже сутки известно и без нее?
– Ты не ответил, – Глайя снова развернула уши, – Драконы – это мамонты?
– Нет. Мамонты – были такие слоны, – объяснил я. – Огромные косматые звери. Древние люди перебили их.
– Почему перебили? – Глайя смотрела громадными глазами.
– Глупые были. – Я отвел взгляд. – Жрать хотелось.
– Я забыл. Вы плотоядные. – Глайя снова задумчиво уставилась на автоклав в углу.
– Драконы – это вымышленные существа, вроде гигантских рептилий, – продолжил я. – Были и настоящие гигантские рептилии, но они вымерли за миллионы лет до появления человека. Никто не знает почему. А драконов по правде не было.
Я вдруг поймал себя на том, что разговариваю с ней как с ребенком. Но ведь это не ребенок…
– Как то очень запутанно, – сказала Глайя.
А может, и ребенок… Я же не ксенопсихолог. Я бортовой фельдшер самого обычного человеческого корабля. Хвост снова махнул в воздухе. Огромный, белый с черными полосками.
– Слушай, – я глотнул, – а что, если эта чертова сирена… Это значит, что многие аварийные системы в порядке! Может, мы зря волнуемся, уже давно сигнал бедствия…
Глайя мягко плюхнулась со стола на все четыре лапки, и в следующий миг уже сидела рядом с моим креслом.
– Не надо. Мы ведь решили пока не говорить про это? Мы будем рассказывать друг другу сказки про драконов, да?
Все таки ребенок…
– Но если нас не найдут за двенадцать часов…
– Нет, – Глайя положила теплую лапку на мое колено. – Если разговор ничего не изменит, зачем разговор?
– Незачем, – согласился я и погладил ее спину.
Удивительно шелковистая. У земных зверей не бывает такой шерсти. Приятно сидеть рядом. Просто сидеть и смотреть, как сиреневая галактика нарезает круг за кругом.
– Еще три миллиона лет назад, – начала Глайя, – у нас тоже всюду жили драконы. Они нападали, но предки строили заграды. Есть такое слово – «заграды»? Потом юты размножились, и теперь ящеры живут только в заповедниках. Они не разумные, но в эпосе часто разговаривают.
– Я слышал, что ваша раса очень древняя, – вспомнил я.
– Первому эпосу более двух миллионов лет, – промурлыкала Глайя.
– Вы могли быть первыми в галактике.
– Мы первые.
– Я имею в виду – первыми покорителями космоса. Вы же такие умные.
Глайя повернула ко мне мордочку и посмотрела снизу вверх. Каштановые глазищи. Крохотная черная носопырка. Изящные усы. И огромные бархатные уши.
– Ты тоже умный, – сказала Глайя. – Я расскажу тебе один наш старый эпос, и ты все поймешь.
– Сказку? – Я поднялся с кресла и сел на пол рядом с ней.
– Да, сказку. У нас бывают похожие сказки, – сказала Глайя. – Про драконов, принцесс и рыцарей.
– Наши расы вообще похожи, – кивнул я. – Углеродные, дышащие кислородом организмы, даже клетки почти одинаковые. Есть гипотеза, что мы – одна форма жизни, занесенная на наши планеты из космоса. И метаболизм. Ведь ты попросила капли от головной боли, и мы отправились в бокс, когда…
– Здесь надо остановиться, – Глайя требовательно постучала лапкой по моему колену. – Послушай, я рассказываю сказку. Постараюсь перевести дословно. Эта сказка звучит полдня, но я расскажу только сюжет. Давным давно в поселке N жила принцесса…
– Тогда уж в замке. Принцессы не живут в поселках. Принцесса – дочь из элитного рода. Или у вас различий тоже не бывает?
– Бывают, конечно. В том все и дело – принцесса родилась очень красивая. У нее было белое мохнатое брюшко, очень пушистая спинка и самый длинный хвост в округе. У нее были бархатные уши и красивые глаза. Она была очень умной. Еще в раннем возрасте знала множество эпосов. Женихи поселения ее очень любили. С ней было ужасно приятно спариваться.
– Так нельзя в сказках. Спаривание – это табу. Ну, в смысле…
– Я знаю табу, я изучал ваш океанский эпос. Хорошо, буду цензурировать. Однажды летним днем принцесса вышла из заграды в дремучую хвою.
– Лес?
– Да, густой хвойный лес. Из надежной заграды. Вдруг из хвои выскочил дракон, схватил принцессу, взлетел в воздух и унес в горное гнездо. Жители поселения решили, что она погибла. Но самый некрасивый жених отправился ее искать. Он шел без отдыха много дней и ночей. Трава, деревья, ручьи и птицы кормили его, согревали и показывали дорогу. Наконец он поднялся в гору и ночью вышел к гнезду дракона. Дракон спал, а принцесса была заперта в каменной темнице. Но он нашел щель, окликнул принцессу, и она услышала его. Он был рядом, и они говорили обо всем на свете – ночь до утра.
Глайя замолчала и посмотрела на меня.
– Продолжай, я внимательно слушаю, – сказал я.
– Все.
– Что? Конец сказки?
– Да.
– А в чем смысл?
– Больше ей не было страшно.
– Он не победил дракона, не открыл темницу?
– Для нашей сказки это не принципиально. Может, победил, может, не победил. Может, не смог открыть темницу. Может, дракон утром съел обоих. Или дракон съел принцессу, а он спрятался. Зато принцесса знала, что рядом друг. Ей не было страшно. Он пришел, чтобы быть вместе. Ведь это важнее всего – быть рядом до самого конца.
– Идиотизм, – сказал я, поднялся с пола и сел в кресло.
– Конечно, сказка очень древняя, – кивнула Глайя. – Но почему идиотизм?
– Вообще то в сказках добру положено победить.
– Но ведь ты помнишь, что юты не хищники? – Она повернула мордочку. – Откуда в нашем эпосе идея победы?
– Значит, идея поражения? Хорошие сказки.
– В нашей культуре нет идеи поражения. Воспевание жертвенности – тоже эпос хищников. А у нас идея помощи.
– Идея пассивности!
– Нет.
– Превосходно! Глайя, ты знаешь, что твой мех считается самым ценным в галактике?
– Да.
– А знаешь, как еще пять лет назад браконьеры опускались на Юту и стреляли в твоих сородичей? И земляне, и бандиты других планет тайно летали на охоту? Это нормально?
– Не нормально. Было всего пятнадцать случаев, затем мы поставили систему ловушек, теперь этого нет, браконьеры депортируются раньше, чем ступят на планету.
– А это нормально, что убийцы не наказаны?
– Мертвые шкурки не станут живыми ютами. Какой смысл наказывать?
Я не нашелся что ответить и только со злостью хлопнул руками по подлокотникам кресла.
– Я попробую объяснить, – сказала Глайя. – Представь, что горная лавина засыпала альпинистов. Вы же не станете мстить лавине?
– Идиотизм, – пробормотал я. – Непротивление злу.
– Почему непротивление? В нашем эпосе много сказок, где юты мешают дракону убить своих друзей. Просто они не герои, поэтому действуют разумно и сообща. Герой одиночка бывает только в эпосе хищника.
– Почему?
– Потому что герой – это не тот, кто сильнее врагов. Герой – это тот, кто сильнее своих. Ему не должно быть равных в том, что он делает, поэтому герои хищников действуют в одиночку. В наших сказках обычно нет ни героев, ни врагов. Но мне хотелось рассказать тебе именно эту сказку, чтобы ты сравнил со своим эпосом.
– Ясно, – хмыкнул я. – Показать, какие наши сказки поганые, и какие ваши добрые?
– Как это удивительно, – промурлыкала Глайя, потерлась бархатным ушком о мое колено, обернулась и посмотрела мне в глаза. – Ты любой разговор превращаешь в борьбу. Неужели всерьез думаешь, что я хочу оскорбить твой эпос и похвалить свой?
– Извини, – смутился я.
– Извини… – повторила Глайя задумчиво. – Это слово мне было выучить сложнее всего. В нашем языке нет слова «извини».
– А какими словами вы просите прощения?
– Мы не просим прощения. У нас есть слово «счюитц» – заблуждение, ошибка. Можно сказать собеседнику: «мои слова были счюитц». Но незачем демонстрировать отсутствие агрессии и просить не карать за проступок, понимаешь?
– То есть вы можете хамить друг другу, но вам и в голову не придет извиниться?!
– Мы не умеем хамить, – Глайя потянулась. – Если слова оказываются неприятными, то это не агрессия. Возможно, счюитц. А может, неприятная правда. Понимаешь? У нас нет слов «равенство», «смирение», «возмездие» и «добро». У нас никто не стремится попасть в более лучшее место, чем остальные. У нас вообще никто не стремится. Понимаешь? А у вас по другому. Войны, олимпийские игры, экономическая конкуренция, карьерный рост, научные споры. Сильный и слабый, извинение и оскорбление, преступление и наказание, подчинение и руководство, предательство и месть. У вас смешной обычай приветствия – соприкоснуться открытой ладонью, показать, что нет оружия. Или обычай чокаться бокалами, чтобы напитки плескались через края, и было видно, что нету яда. У вас есть деньги. У вас есть преступность, и вы с ней боретесь. Это ведь не только на Земле, это психология любой цивилизации хищников. И это очень интересно, правда? Мне очень интересна ваша культура, а тебе интересна наша, правда?
– Интересна. Но я вас не понимаю.
– Так и я не все понимаю, – Глайя потянулась. – Вот у вас отменена смертная казнь…
– И чего тут непонятного? – Я подозрительно уставился на Глайю.
– Я изучал разные эпосы. Я был на Волгле. Там недавно отменили поедание самца после спаривания…
– Что?! – изумился я, – Ты была на Волгле? У диких пауков?
– Они не дикие, они разумные. Их инстинкты давно скованы социальными нормами, для путешественников опасности мало, – Глайя замерла и лизнула правую лапку. – Я изучал их эпос, там тоже драконы. Хочешь, расскажу «Тратаниан»? Это главный эпос самого богатого правящего рода. Эпос о Перворождении.
– Ну, расскажи… – Я снова опустился на пол и прислонился к Глайе.
– На заре мира рыцарша Тратаниан отправилась на бой с драконом. Панцирный дракон был так могуч, что закрывал полнеба на семь дней пути.
– А похитить принцессу? – уточнил я на всякий случай.
– Зачем? Пауки Волглы – хищники одиночные, торговля поступком не в их обычаях.
– Чего???
– Торговля поступком. Когда помогают за помощь и мстят за агрессию. Поэтому нападение на врага не требует причины. Понимаешь?
– Кажется, понимаю…
– Рыцарша Тратаниан шла много дней, и на ее пути встала гора. «Прочь с дороги!» – закричала Тратаниан и укусила гору. Но гора не шелохнулась. Тратаниан пришла в неописуемый гнев. Ударами своих мощных хелицер она раскидала гору, и на ее месте образовалась яма. Тратаниан испражнилась в яму и отправилась дальше.
– Идиотизм, – сказал я.
– Почему идиотизм? – живо повернулась Глайя. – Просто преувеличение. Конечно, паучиха не может раскидать гору, к тому же они ростом меньше меня.
– А почему гору надо раскидывать?
– Ну, как ты не понимаешь! Гора встала на ее пути. Гора – враг. Врага надо победить, уничтожить и унизить. Представь, что гора – живое чудовище, тогда поведение Тратаниан будет логичным с точки зрения человека.
– Человек не борется с неживой природой! – сказал я.
– Человек не такой ярко выраженный хищник, – возразила Глайя. – Но и в вашем эпосе встречается борьба с неживой природой.
– Пример, пожалуйста, – обиделся я.
– Пример… – Глайя подняла пушистую лапку и совсем по кошачьи почесала ухо, – Человек сказал Днепру: я стеной тебя запру…
– Это откуда? – насторожился я.
– Нет, не то, – мурлыкнула Глайя. – Вот хороший пример: буря разметала флот царя Ксеркса, и тот решил наказать море. Он приказал высечь море кнутами. Эпос древней Греции.
– Увы, не знаком, – поморщился я. – Наверно, совсем древний эпос? Но если так, то полный идиотизм!
– Вот относительно новый эпос: Иисус Христос, увидев при дороге одну смоковницу, подошел к ней и, ничего не найдя на ней, кроме одних листьев, говорит ей: да не будет же впредь от тебя плода вовек! И смоковница тотчас засохла.
– Совершенно неуместный пример! – возмутился я. – Это просто земледелие. Селекция.
– Я продолжу сказку, хорошо? Тратаниан отправилась дальше, но дорогу преградило поле флои. Флоя – такое ядовитое колючее растение с толстыми древесными стеблями, оно растет сплошной стеной. Представляешь, да? Тратаниан закричала: «Расступись, флоя!», но флоя лишь зашелестела и встала еще плотнее. Тратаниан пришла в неописуемый гнев. Она начала перекусывать стебли один за другим и насиловать их.
– Чего делать? – удивился я.
– Принуждать к сексуальным отношениям. В эпосе хищников часто используется как форма агрессии и победы. Например, у людей, когда…
– Как можно изнасиловать поле ядовитых растений?
– Я тоже не очень хорошо представляю, – задумалась Глайя. – Но так говорит эпос. Наверно, в переносном смысле. Когда с полем было покончено, Тратаниан отправилась дальше. Дорогу ей преградило озеро.
– Дальше понятно, – кивнул я. – Она крикнула озеру: «отойди в сторону», но озеро не послушало, тогда она пришла в неописуемый гнев, озеро выпила, в яму нагадила, ну, еще как нибудь изнасиловала…
– Нет, – сказала Глайя. – В эпосе пауков вода не бывает врагом. У нас принято объяснять это тем, что воды на Волгле мало, и она ценится. Но я думаю, все потому, что вода не имеет формы. Это сложно объяснить: для пауков облик врага важнее всего. Тратаниан увидела на берегу пасущегося коленчатого моллюска. Она вскочила на его спину и велела перевезти на другой берег. Дрожа от страха, моллюск перевез ее. Тратаниан вспорола ему брюхо, съела сердце и отправилась дальше.
– Благодарность… – фыркнул я.
– Свойственна только культурам стадных хищников, – кивнула Глайя. – Пауки не торгуют поступками.
– Постой, а у вас тоже нет благодарности?
– И у нас нет. Разве для поступка помощи нужна причина? Мне было сложно это понять. И тебе, наверно, очень сложно?
– Да уж…
– К тому же моллюск – добыча, глупо оставлять еду. Представь, что банка консервов помогла тебе заколотить деталь в крепежное гнездо – ты же ее после этого съешь, а не отпустишь в космическое пространство?
– Банка то не живая!
– Мы уже обсуждали. Хищники не всегда делают различия между живым и неживым врагом. Тратаниан отправилась дальше и вышла к логову панцирного дракона. Дракон был страшен. Я опускаю подробности. Началась битва. Тоже пропускаю, это самая длинная и подробная часть эпоса. Наконец гигантский дракон был повержен. Тратаниан изнасиловала его, затем разорвала на части и съела. Вскоре у нее завязалась кладка яиц от него.
– От дракона?!
– Но ведь и люди в некоторых эпосах ведут род от зверей? Конечно, с точки зрения генетики…
– Да пес с ней, с генетикой! У нее будут дети от врага?!
– Вполне разумное поведение для хищников одиночек: сильный враг – сильный генофонд. Тут другая неясность – выходит, дракон был самцом? Но самцом он не мог быть, пауки не считают геройством победу над слабым полом. Когда просишь объяснить это место в эпосе, они впадают в агрессию… – Глайя запнулась и задумчиво лизнула правую лапку. – Так вот, Тратаниан отложила кладку, и у нее родилось пятьсот одиннадцать дочерей. В оригинале – семьсот семьдесят семь, у них восьмеричная система счисления. Тогда Тратаниан бросилась на спину, разодрала свое тело на пятьсот одиннадцать частей и умерла. А дочери расползлись по миру и дали начало могущественному роду Тратаниан. Конец сказки.
– Впечатляет, – я понимающе кивнул, – Только зачем себя разрывать?
– А ведь эта сказка тебе понравилась больше, чем сказка ют… – пробормотала Глайя и задумалась.
– Так себя то разрывать зачем? – повторил я.
– Жертвенная гибель, – объяснила Глайя. – Неизбежно появляется в эпосе всех развитых хищников. Как обратная сторона медали. Лицевая сторона – это агрессия внешняя, расправа над врагом. Победа физическая или более сложная, социальная: месть, разоблачение, позор. А обратная сторона – это агрессия, направленная внутрь. Жертвенная гибель – победа над собой, над жизнью и смертью.
– Это как? – не понял я.
– Эпос, прославляющий красоту гибели. Когда хищник уничтожает врагов, погибая сам. Взрывает оружие, сбрасывает общий транспорт в пропасть, заводит чужую армию в ущелье и запутывает следы. В более продвинутом варианте хищник принимает мучительную смерть ради своей идеи. Например, у людей в относительно новом эпосе…
– А ну заткнись! – рявкнул я и стукнул кулаком по полу так, что звякнули защелки автоклава.
Глайя замолчала и задумчиво почесала ушко. Наступила тишина, и в тишине снова выплыла тоскливая сирена.
– Извини, – сказал я, откашлявшись. – Счюитц – бить кулаком по полу.
– Так вот, – откликнулась Глайя, – Мы говорили о Тратаниан. Основательница сильного рода не должна иметь себе равных в мире. Поэтому не может принять смерть от врагов, от старости или от болезней, правильно? Она может принять мучительную смерть только от себя самой – во имя идеи рода. Дочери пожирают плоть ее и кровь ее и расходятся сытые по миру. Эпос пауков очень логичен.
Я помолчал, а затем все таки спросил:
– Глайя, а ты сама как считаешь – эпос людей больше похож на эпос пауков или ют?
– Трудно сравнивать, – ответила Глайя, немного подумав. – Где то посередине, но обособленно. Вы умеренно агрессивные стадные хищники и все отношения строите на торговле. Классический эпос землян – это цепочка торговли поступками. Дракон похищает принцессу, а рыцарь в одиночку отправляется наказать его за это. В пути он мстит встречным за агрессию и покупает себе помощь. Не стреляй в меня, Иванушка, я тебе еще пригожусь. В конце бьется с драконом, который превосходит его силой. Одолевает его. Освобождает принцессу, и она за это становится его брачной партнершей. Вообще, решение своей половой проблемы – важный стимул многих геройских поступков на Земле. А потом рыцарь возвращается в племя и становится королем, потому что купил себе право власти, доказав, что сильнее всех своих.
Я вскочил с кресла, дошел до автоклава, оперся на него рукой и обернулся.
– Послушай, ты, маленькая юта, а не кажется ли тебе…
– Не обижайся, – перебила Глайя. – У тебя замечательная разумная раса, ваша культура развивается быстро, со временем вы изживете хищнические инстинкты. Начни с себя. Перестань обижаться. Перестань соревноваться. Перестань побеждать и торговать.
– Стоп! – крикнул я. – Стоп!!! Хватит!!! Я больше не хочу говорить про эпос! Я хочу еще раз обсудить нашу ситуацию.
– Как хочешь…
Глайя вздохнула, запрыгнула на медицинский стол и легла, уткнув мордочку в лапы. Она казалась еще более пушистой, чем раньше, и я понял, что ей тоже холодно. Я подошел к экрану. Горло сжало судорогой, глаза резануло, и по нижним векам растеклась вода. Звезды помутнели и засияли лучистыми пятнами. Выла сирена. Я долго стоял спиной к Глайе и делал вид, что задумчиво рассматриваю галактику. Но глаза не высыхали. Тогда я придвинул к экрану кресло, поднял с пола планшетку, сбросил обзор пространства и запросил карту ресурсов. На экране появилась схема корабля. В который уже раз за последние часы я разглядывал ее. Скорый пассажирский для средних перелетов с выносным реактором. Сплюснутый шар жилого борта, и от него на сто сорок метров тянется тонкая мачта, внутри нее – транспортный коридор. Мачта заканчивается воронкой реактора. В том месте, где начинается воронка, небольшое кольцо – дальние вспомогательные помещения. Но я не спешил переходить туда, сначала вывел крупным планом сам борт. Восемь палуб. Три грузовые, затем три пассажирские – плацкарта, эконом класс и VIP класс с универсальными каютами для любых форм жизни. Выше – обеденный зал, он же игровой бар. Последняя палуба – гаражи сервороботов, каюты экипажа и рубка пилотов. Все было шершаво набросано серым пунктиром. Ничего этого уже не существовало. Я коснулся пальцами планшетки и сдвинул изображение, еще и еще. Началась мачта. Я дал увеличение и повел изображение вдоль нее. Примерно на середине пунктир, наконец, сменился разноцветными красками. И я дал максимальное увеличение. Изображение было схематичным, наверняка туда лазил фотографировать микроробот из шлюпки. Полая труба мачты была словно разворочена изнутри – как лепестки дикого цветка, наружу во все стороны торчали клочья обшивки.
– Мне кажется, – произнесла за спиной Глайя. – Это было в нижнем грузовом. Что там везли?
– Нашла у кого спрашивать! – рявкнул я. – У фельдшера! Откуда мне знать?
– Все –таки думаешь, что террористы?
– Я уже ничего не думаю! – заорал я. – Может, твои пауки с Волглы! Может, покушение на кого то из пассажиров! Может, какой то идиот сдал в багаж промышленный конденсатор, а идиот таможенник пропустил! А идиот серворобот распаковал и отключил контур! Какая нам разница?
Я хлопнул по планшету и вывел на экран схему присутствия. Как и прежде, мигали всего два огонька. Больше в окружающем пространстве живых существ не было, только сигналил мой коммуникатор на запястье и клипса на ухе Глайи.
– Бешеный пульс, – огорчилась Глайя и спрыгнула со стола. – Просто ляг и полежи.
Сволочь, успела прочесть цифры. Я сбросил схему присутствия и пронесся по технологическому коридору до утолщения перед воронкой. Вспомогательные помещения. Склад ремонтных железяк для реактора. И вот она, в стене коридора – дверь аварийной шлюпки. И тут же, напротив, через коридор – дверь в медицинский бокс. Потому что чиновники из здравоохранения, которые сами ни разу не летали дальше курортных планет, панически боятся неизвестной космической заразы и приказывают выносить медбоксы в карантинную зону, почти к самому реактору, да еще герметизировать по высшей категории. Как будто заболевший не успеет заразить всех еще в обеденном зале! И как будто существует инфекция, с которой не справится активный белок из любой стандартной аптечки! Зато теперь жилой борт рассеян мелкой пылью в космическом пространстве. И семеро членов экипажа. И двести восемь пассажиров – земляне, адонцы, кажется, даже юты. И кругом – вакуум, в огрызке транспортного коридора – вакуум. А мы… мы заперты в боксе. Я и эта зверушка, которая напросилась слетать на Землю с экипажем. И все, что у нас есть, – это запас кислорода на десять часов. И холод. И связь с компьютером шлюпки. Отличной быстроходной шлюпки, до которой нельзя добраться, потому что за дверью – вакуум. Исчезающая надежда, что придет помощь. Откуда она придет? Глухой космос. И медикаменты. И универсальный автоклав. И еще у меня есть кое что, о чем она не знает. Но об этом нельзя думать, потому что он один, а нас двое.
– Послушай, – сказала Глайя. – а если меня усыпить?
– Что?! – Я от неожиданности подпрыгнул.
– Если пушистого усыпить, тебе кислорода хватит надолго, – полосатый хвост задумчиво ползал по полу.
– Прекрати!!! – рявкнул я.
– Просто расскажи, как бы ты меня усыпил? Тебе ведь приходилось усыплять пушистых зверей?
– Приходилось, – выдавил я. – Не хватило мест в госпитале, и трое студентов с нашего курса проходили практику в ветеринарной клинике.
– Расскажи, чем усыпляют животных? – в голосе Глайи было живое любопытство, внутри огромных глаз блестели искорки.
– Как усыпляют? Ты хочешь это знать? – Я сунул замерзшие руки в карманы комбеза и прошелся по боксу. – Я бы дождался, пока ты заснешь. Я бы поднес к твоему носу вату, смоченную эфиром. Затем вколол глубокий наркоз. Затем взял шприц с толстой иглой и наполнил его аммиаком. Затем проткнул грудную клетку между ребер и ввел аммиак в легкие. Мгновенный некроз тканей. Быстрая, безболезненная смерть. Так усыпляли собак и кошек в начале двадцать первого века.
Глайя смотрела круглыми глазами, чуть склонив голову. Уши бархатными лопухами висели задумчиво и печально.
– А шкурка не попортится от иглы? – спросила она. – Ты набьешь хорошее чучелко?
Я промолчал.
– Обещай, – сказала Глайя. – Что не бросишь меня, набьешь хорошее чучелко. У меня очень ценный мех.
– Обещаю, – буркнул я.
– Точно?
– Точно.
Глайя помолчала, задумчиво елозя хвостом по полу. Я внимательно смотрел на нее, а затем расхохотался:
– И это существо рассказывало мне, что я хищник, а у вас в культуре нет ни геройских подвигов, ни жертвенной гибели?
– Я плохо выучил русский язык… – медленно произнесла Глайя, хвост проехал по полу и замер. – Я не знал, что «усыпить» имеет два значения…
Изо всей силы прикусив губу, я закрыл лицо руками и упал в кресло. Меня трясло. Я чувствовал, что Глайя села рядом и прислонилась ко мне, чувствовал ее тепло. Она что то говорила, успокаивала. Наконец я почувствовал, что силы покидают меня, и накатывается тяжелый сон, видения наплывали со всех сторон.
Я сполз с кресла и лег на пол. Глайя свернулась рядом.
– Ты не бросишь пушистого? – промурлыкала она сонно.
– Нет, конечно, – ответил я.
…Очнулся я от холода. Встал, посмотрел на спящую Глайю. Открыл сейф с медикаментами, достал вату и эфир. Намочил вату и положил рядом с ее носопыркой. Она шумно вздохнула, и я испугался, что она проснется. Но она не проснулась. Очень долго искал наркоз, а вот аммиак нашелся быстро. Шприц вошел в легкие не сразу – панически дрожали руки, игла натыкалась на ребрышки. Затем распахнул стенной шкаф и достал скафандр эпидемиологической защиты. Полноценный герметичный космический скафандр – с запасом кислорода на несколько часов. Разве что не экранирует от радиации, зато с усилителями движений. Кто знает, если бы не усилители, может, мы смогли бы влезть туда вдвоем? Я отключил трансляцию внешних звуков. Сирена стихла, но тишина оказалась страшнее. Нашел пластиковый пакет и положил туда тушку Глайи. Поднял с пола планшетку и ввел команду. Тяжелая дверь бокса дрогнула и отползла в сторону. Порывом ветра меня качнуло и бросило вперед, я грохнулся на порог, но пакета не выпустил. Встал, перешагнул коридор и долго возился с рычагами, срывая аварийные пломбы. Наконец дверь шлюпки распахнулась, и я залез внутрь. Когда давление выровнялось, снял скафандр, сел в кресло пилота и положил руки на пульт…
Чучелко я поставил в своем загородном доме под Ярославлем. Глайя сидела на задних лапках и казалась совсем живой, если бы не тусклые стеклянные глаза, в которых уже не бегали искорки. Неделю я выдержал, а затем переставил чучелко на чердак. А когда через пару лет заглянул туда, увидел, как его безнадежно испортили мыши.
* * *
– Ты не бросишь пушистого? – промурлыкала она сонно.
– Нет, конечно, – ответил я.
…Очнулся я от холода и долго пытался прийти в себя после кошмарного сна. Встал, посмотрел на спящую Глайю и потряс ее. Она сонно хлопала глазами.
– Глайя, у меня есть один скафандр. Ты попытаешься залезть в него и доберешься до шлюпки.
– Где? – спросила Глайя и повертела головой.
– В шкафу. Не важно. Он один.
– А ты? – спросила Глайя.
– Я – нет. И не смей спорить! Это решено.
– Героизм и жертвенность, – промурлыкала Глайя и перевернулась на другой бок. – Прекрати глупости, давай спать. Ты же не бросишь пушистого?
– Нет, конечно, – ответил я.
Сел в кресло, включил внешнее наблюдение и стал смотреть, как сиреневая галактика нарезает бесконечные круги. Когда Глайя заснула, подошел к шкафу, достал вату, эфир и шприцы. Сделал все необходимое, подошел к автоклаву, открыл тяжелую дверцу и положил внутрь маленькую остывающую тушку. На ощупь сквозь мех она казалась совсем крохотной. Я закрыл дверцу и установил на пульте режим кремации. Когда в камере автоклава потух багровый огонь, я отстегнул защелки и распахнул дверцу, чтобы прах рассеялся в космосе. Герметичная дверца распахнулась с тяжелым хлопком. В воздухе разлился горячий запах паленой шерсти. Я надел скафандр. Разблокировал дверь бокса. Забрался в шлюпку.
* * *
– Ты не бросишь пушистого? – промурлыкала она сонно.
– Нет, конечно, – ответил я.
…Очнулся я от холода. Встал, посмотрел на спящую Глайю, открыл сейф с медикаментами, достал вату и эфир. Намочил вату и положил рядом с ее носопыркой. Она шумно вздохнула, и я испугался, что она проснется. Но она не проснулась. Вколол снотворное. Ее дыхание стало почти незаметным. Надел скафандр. Подошел к автоклаву, распахнул дверцу и осторожно положил Глайю внутрь. Закрыл дверцу и вручную запер герметичные защелки. Затем обхватил автоклав руками и напрягся, чувствуя, как гудят и вибрируют мускулы скафандра. Наконец опоры дрогнули и выползли из пола, раскроив пластик. Я обломал их, схватил громоздкий цилиндр под мышку, открыл дверь бокса и рванулся к шлюпке. Он должен выдержать. Я успею за две минуты. Она не задохнется.
URL
U-mail
Дневник
Профиль
Комментировать
Поделиться
23:01
вглядываясь в солнце
Георгос Сеферис
РОМАН-МИФ
(перевод Любови Якушевой)
I.
Словно прикованные
мы вестника ждали три года
близко и пристально глядя
на сосны море и звезды.
Встречая то лемех плуга, то киль корабля
мы упорно искали первое семя
чтобы вновь родилась древнейшая драма.
Мы вернулись домой
с разбитым немощным телом, со ртом
разъеденным солью и ржавчиной.
Когда же очнулись, изъездили север, чужие,
в белом тумане из крыльев лебяжьих
ранивших нас.
Зимой по ночам сильный ветер с востока
сводил нас с ума.
А летом мы погибали в агонии дня
мертвевшего безнадежно.
Мы назад принесли вот эти рельефы –
дар смиренного ремесла.
II.
читать дальше
Еще колодец в пещере.
Когда-то нам было легко
вычерпывать идолов и украшенья
на радость друзьям
которые нам оставались верны.
Истончились веревки; лишь горло колодца
и струй отпечатки
напоминают наше прежнее счастье:
пальцы у самого зева, сказал поэт.
Прохладу камня чувствуют руки,
их тепло посещает ее
и пещера играет с душой
ловит ее и теряет.
Молчанье, ни капли.
III.
Я проснулся с этой мраморной головой в руках;
она отняла мои силы и я не знаю
куда ее прислонить.
Падает в сон лишь только проснусь;
так наши жизни слились и невозможно
разъединиться.
Смотрю на глаза: не открыты и не закрыты
говорю со ртом который все силится что-то сказать.
Трогаю щеки не чувствуя кожи.
Нет больше сил.
Мои руки пропав появляются вновь
будто обрубки.
IV. Аргонавты
И если душу
предстоит познать
ты должен пристально
в нее всмотреться;
врага и незнакомца
нам отражало зеркало.
Хорошие ребята были спутники, не плакали
ни от усталости, ни в холод, ни в жару.
Вели себя подобно волнам и деревьям
встречая дождь и холод
встречая ночь и солнце
не изменяясь никогда.
Хорошие ребята были: целыми днями
потели на веслах глаза опустив
дыша ритмично
и кровь их краснела пленившись руном.
Иногда они пели глаза опустив
когда проходили мы на закате
остров богатый инжиром
издалека,
от мыса Лающих Псов.
Если придется узнать ее, говорили,
надо в душу смотреть, говорили, -
и весла плескали золото моря в закате.
Мы шли мимо отмелей и островов
мы плыли из моря в море
среди тюленей и чаек.
Иногда несчастные жены рыдали
о потерянных детях
или искали в отчаянье Великого Александра
и славы утраченной в Азии.
Мы пристали к берегу полному ароматов
и щебетания птиц. Вода оставляла в ладонях
память о счастье.
Но странствие не кончалось.
Их души слились в единое целое
с веслами и уключинами
с важной фигурой на носу корабля
с водяной бороздой от руля
и гладью воды ломавшею отраженья.
Товарищи умерли друг за другом
глаза опустив. Весла воткнутые в могилы
обозначили их судьбу.
Никто их не помнит. Справедливость.
V.
Мы не были знакомы,
лишь теплилась надежда,
что мы их знаем с малых лет.
Возможно, мы их видели два раза, а потом
они взошли на корабли;
грузы угля, зерна – и наши друзья
навсегда пропали за океаном.
Рассвет застает нас у меркнущей лампы;
мы прилежно и неуклюже рисуем
морских чудовищ, раковины и корабли;
по вечерам мы подходим к реке –
ведь это дорога к морю;
и ночи проводим в подвалах пропахших смолой.
Друзья нас покинули
чтобы нам никогда не встречаться,
иль оттого что мы встретились рано,
когда еще сон нас качал
на вздыхавшей волне,
иль оттого, что мы неустанно их ищем
как ищем иную жизнь,
по ту сторону статуй.
VI.
На трепетание сада в дожде
ты будешь смотреть
маяча за тусклым окном.
Лишь огонь очага озарит твой дом
и лишь иногда в сверкании молний
я увижу твои морщины,
дружище.
Трепетание сада в твоей руке –
ритм неведомой жизни, без разбитого мрамора
и трагических колоннад;
танец в олеандрах
близ новых карьеров.
С теченьем часов лопнет стекло.
Не будешь дышать. Земля и древесный сок
брызнут из памяти чтобы удариться
в это окно, куда барабанит дождь
огромного мира.
VII. Нот
На закате море встречает горную цепь.
Сырой южный ветер нас сводит с ума,
ветер, с костей срывающий плоть.
Наши дома среди сосен и рожковых деревьев.
Большие окна. Большие столы
чтобы письма писать
которые пишем тебе и бросаем не кончив
уже столько недель,
заполняя разлуку.
Звезда зари, когда ты склоняла свой взгляд к нашей судьбе,
жить становилось слаще от масла на ранах
веселей от холодной воды студящей нёбо
безмятежней от крыльев лебедя.
Наши жизни были в твоей ладони.
Позже, после горького хлеба чужбины,
мы стоим перед белой стеной
и голос твой близится к нам предчувствием света
и вновь этот ветер свищет
по нервам как бритва.
Каждый вверяет тебе свои мысли
но с другими молчит
видя свой собственный мир
без света и тени в горах
без тебя.
Кто вырвет эту печаль из нашего сердца?
Вчера вечером дождь и сегодня
вновь набухает темное небо. Наши мысли
словно сосновые иглы вчерашнего ливня
собрались бесполезные у родного порога
стремясь укрепить пошатнувшийся дом.
В этих проклятых местах
на этой косе открытой ветрам
с горной грядой впереди, укрывшей тебя,
кто нам внушит решенье забыть?
Кто примет наш дар в конце этой осени?
VIII.
Что ищут наши души скитаясь
на палубах разбитых кораблей
в жестокой давке среди женщин и детей,
кричащих и не могущих отвлечься –
ни рыбами ни звездами
горящими на мачтах в вышине.
Души истертые словно диски фонографа
насильно привязанные к несуществующей Мекке
бормочущие фразы на чужих языках.
Что ищут наши души скитаясь
на этих прогнивших бревнах
от гавани к гавани?
Передвигая огромные глыбы
с каждым днем все труднее вдыхая сосновый запах
купаясь в воде то этого
то другого моря
без осязания
без людей
на чьей-то родине принадлежащей не нам
и не вам.
Мы знаем как были прекрасны острова
где-то вот здесь где ищем
чуть выше, чуть ниже –
крошечный интервал.
IX.
Это старая гавань. Не могу больше ждать
ни того, кто на острове сосен,
ни того, кто на острове лавров,
ни того, кто в открытом море.
Глажу ржавые пушки, глажу шершавые весла
чтобы тело мое ожило и решилось.
Паруса пахнут солью штормов.
Если бы я захотел оставаться один,
я бы искал одиночества,
а не стремился к этой надежде
к распаду души моей на горизонте.
Звезды превращают меня в Одиссея
ждущего мертвых среди асфоделей.
Среди асфоделей где мы словно бросили якорь
пытаясь найти долину,
где умирал Адонис.
X.
Мы заперты. Повсюду горы
низким небом покрытые днем и ночью.
Нет ни рек, ни ручьев,
лишь несколько пересохших колодцев
глубоких и гулких, если туда заглянуть.
Пустой неподвижный звук
слившийся с нашей тоской
с нашей любовью
и плотью.
Нам кажется странным, что когда-то мы строить могли
дом, загон для скота, очаг,
и наши свадьбы венки и кольца
теперь загадка для наших душ.
Как рождались и мужали наши дети?
Мы заперты. Нас заперли две черных Симплегады.
Когда по воскресеньям
мы к гавани приходим отдохнуть,
то видим, как блестят в закате
поломанные корабли незавершенных странствий,
тела которых отвыкли от любви.
XI.
Порой твоя кровь холодеет словно луна
кровь твоя ночью бездонной
крылья свои простирает
над черными скалами и деревами, над бедным жилищем
со слабым светом далекого детства в окне.
XII. Бутылка в море
Три утеса сожженные сосны пустая часовня
и выше
точно такой же пейзаж:
три утеса в форме ворот
заржавленных, несколько сосен черных и желтых
и малый домишко, погребенный в асбесте.
И выше еще много раз
ступеньками повторяется точно такой же пейзаж
до горизонта до самого неба в закате.
Здесь мы бросили якорь, чтоб удлинить разбитые весла
выспаться и напиться.
Море нас просолившее великое и необъятное
излучает великий покой.
Здесь среди гальки
мы монетку нашли и сыграли на счастье.
Самый младший выиграл и погиб.
Мы отправились в путь с разбитыми веслами.
XII. Остров Идра
Дельфины знамена пальба
море, такое горькое порой для души
поднимало белокрылые цветные корабли
с волны на волну их швыряло
все темное с белыми крыльями
такое горькое порой для души
сегодня цветное под солнцем.
Свет и белые паруса и мокрые весла
бьющие в ритме тимпана
по укрощенной волне.
Как были б красивы твои глаза видя все это
как засверкали бы руки твои раскрываясь
как трепетали бы губы встречая подобное чудо
которого ты искала. Что ты искала
в дожде, в темноте, на ветру
в час, когда меркли огни
и город тонул, и с каменных плит
тебе сердце показывал Назарей –
что ты искала?
Почему не ищешь?
Что ты искала?
XIV.
Три голубя красных в центре огня
судьбу нашу чертят в центре огня
движеньем и цветом рождая людей
нами любимых.
XV.
Зелеными листьями сон запутал тебя словно дерево
ты вздыхала во сне словно дерево в тихом свете
в прозрачной воде родника я увидел тебя:
были закрыты глаза и ресницы касались воды;
мои пальцы в траве нашли твою руку
мгновение я чувствовал твой пульс
и ощутил как больно сердцу.
У воды над платаном в лаврах
сон множил тебя и двигал
то вокруг меня, то навстречу
но никак я не мог прикоснуться к тебе
окруженной молчаньем
видя как твоя тень увеличиваясь и уменьшаясь
пропадает в других тенях в мире другом
то отпускавшем тебя, то крепко державшем.
мы жили жизнью назначенной нам.
Поплачь о тех, что ждет
затерявшись в лаврах под мощным платаном;
сколько таких же одиноких беседы ведут с родниками
задыхаясь в сумятице звуков.
Поплачь о товарище, разделившем с нами лишенья,
тем, кто в солнце нырнул, не надеясь,
словно ворон за развалами мрамора,
не надеясь на вознагражденье.
Дай же нам, не во сне, покой.
XVI. Орест
Поворот, опять поворот, поворот;
сколько кругов сколько кровавых колец сколько
черных полос; на меня смотрят люди
так же как раньше смотрели, когда в колеснице
я поднял руку в славе доспехов.
Пена коней брызжет в меня – когда же взбунтуются кони?
Скрежещет ось, накаляется ось – когда же ось загорится?
Когда же лопнут ремни, когда загремят подковы
по всей ширине земли
по мягкой траве где маковый луг
где по весне ты сорвала маргаритку.
Были прекрасны твои глаза, но ты не знала куда смотреть
не знал и я, тот, кто вдали от отчизны
сражается здесь; сколько кругов?
Сгибаются ноги, клонится тело к оси
по розам к самой бегущей земле
клонится тело легко как боги хотят
и никто не может сбежать;
что сделаешь ты с этой силой?
Не сможешь
к морю сбежать, к своей колыбели, которую ищешь
в час ненавистный средь конского храпа,
с тростником поющим об осени ладом лидийским
к морю которого ты не найдешь сколько бы ты ни бежал,
сколько бы раз ни возник перед глазами
черных и горестных Эвменид
ты, непрощенный.
XVIII. Астианакс
Теперь, собираясь в путь, возьми мальчишку
увидевшего свет сквозь листья платана
в тот день, когда трубы звенели сверкали доспехи
и потные кони тянулись
к зеленой воде водоема ноздрями.
Маслины с морщинами наших отцов
скалы с мудростью наших отцов
и брата живая кровь на земле
была в радость и в довольство
тем, кто знал об их молитвах.
Теперь, собираясь в путь, когда начинается день
расплаты, когда никто не знает
кого он убьет и как будет убит,
возьми мальчишку с собой
увидевшего свет сквозь листья платана
учи его видеть деревья.
XVIII.
Я понял с грустью, что протекла большая река
сквозь мои пальцы
а я не выпил ни капли.
Теперь погружаясь в камень,
небольшая сосна на красной земле –
другого товарища рядом нет.
Все, что мне дорого было, пропало с домами
совсем еще новыми летом прошедшим
и ставшими грудой щебенки под ветром осенним.
XIX.
И если дует ветер он не несет прохладу
и остается узкой под кипарисом тень
и скалы неприступные вокруг;
нас тяготят друзья
не знающие как им умереть.
XX. Андромеда
В груди открывается рана
когда опускаются звезды чтобы с телом сродниться моим
когда от людских подошв падает тишина.
Горы, годами ползущие к морю,
сколько протащат меня?
Море, море, кто мог бы его осушить?
Каждое утро я руки вижу, которые ястребу знак подают,
прикована к камню, не чувствую камня,
вижу деревья несущие мертвый покой
и наконец, улыбки недвижные статуй.
XXI.
Когда мы отправлялись к этим священным местам
мы посмотрели на расколовшееся изваянье
и сказали что жизнь не пропадает так легко.
Что есть у смерти неизведанные тропы
и справедлив ее приход.
Когда мы, стоя прямо, умираем
здесь, замурованные в камне,
объединенные упрямством и бессильем,
из круга вырвавшись,
встают пред нами мертвецы
и улыбаются нам в странной тишине.
XXII.
Потому что столько прошло перед нашими взорами
что глаза не смогли разглядеть,
но память тревожит нас снова и снова,
словно белый лоскут по ночам на ограде,
где гораздо больше, чем ты, мы видели странных теней, -
как они скользят и уходят в недвижные кроны
высоких деревьев.
Потому что мы слишком ясно увидели нашу судьбу
кружась меж разбитых камней три или шесть
тысячелетий
копошась в руинах, где могли бы стоять
и наши дома.
Пытаясь припомнить дела и славные даты.
Сумели ли?
Потому что мы были скованы и разбросаны
и дрались с ветряными мельницами
вновь и вновь выходя на дорогу забитую войском слепым
утопая в болотах Марафонской долины;
Сумеем ли достойно умереть?
XXIII.
Еще немного – увидим миндаль в цвету
блестящий на солнце мрамор
и море в движенье.
Еще немного –
поднимемся чуть повыше.
XXIV.
Здесь умирают творенья моря, творенья любви,
те, кто поселятся здесь, где мы умираем,
если случайно сгустится и подступит к их памяти кровь –
пусть помнят о нас – слабых душах среди асфоделей,
пусть повернут во мрак головы жертв.
Не имевшие ничего,
мы их научим покою.
URL
U-mail
Дневник
Профиль
Комментировать
Поделиться
воскресенье, 13 апреля 2008
14:17
вглядываясь в солнце
URL
U-mail
Дневник
Профиль
Комментировать
Поделиться
вторник, 19 февраля 2008
02:19
вглядываясь в солнце
URL
U-mail
Дневник
Профиль
Комментировать
Поделиться
четверг, 05 июля 2007
02:19
Доступ к записи ограничен
вглядываясь в солнце
Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра
URL
U-mail
Дневник
Профиль
вторник, 29 мая 2007
01:46
любимое...немного отредактированное)))
вглядываясь в солнце
"Черноглазая темень
Молча горбится в кресле у портьер.
Старые тени,
Что вам нужно от меня теперь?
Старая память,
Ты должна лежать в своем гробу,
Не облекаясь в пять проклятых букв!
Это просто старый парк заметает снег,
Это просто я читаю письмо меж строк,
Это просто целый мир лег у самых ног,
Но чего-то очень важного в мире нет.
Унизительный шепот,
Чье ты Имя бормочешь впопыхах?
Жизненный опыт
Помогает держать себя в руках.
Воплощать образец любой ценой.
…Но он сейчас не властен надо мной.
Это просто смотрит вечер в излом окна,
Это просто между строк пролилось вино,
Это просто я люблю жизнь, что мне дана,
Ну а что-то очень важное не дано…
Если так – то все можно!
Нужно лишь не поддаться тишине…
...Самому направлять свою судьбу,
Это просто меланхолия сжала грудь,
Это просто догорают в огне листы,
Что главное течет между строк, как ртуть,
Потому что главное – это…
Это значит, моя слабость сейчас пройдет,
Это значит, что горят за спиной мосты,
...Даже если я знаю, что это – ты."
URL
U-mail
Дневник
Профиль
Комментарии
(
6
)
Поделиться
Последние
1
…
9
10
11
Путешествие на край комнаты
_Jess_
МЕНЮ
Авторизация
Запомнить
Зарегистрироваться
Забыли пароль?
Записи
Календарь записей
Темы записей
3
записки недопсихолога
1
психология
Все темы
Список заголовков
Главное меню
Все дневники
Главная страница
Каталог сообществ
Случайный дневник
@дневники: изнутри
Техподдержка
Статистика
Наверх
Главная
Случайный дневник
@дневники: изнутри
